This too shall pass: 2019

Все подводят итоги года, и я тоже решила их подвести. Это был очень, очень тяжелый и полный негатива год — учитывая то, что начался он с пожара и полиции, я ожидала, что он будет не очень — и оказалась права, да. Итак, чем был для меня 2019 год по месяцам (последовала примеру Лены и ничего хорошего не вышло). Но мне очень хочется хоть как-то запечатлеть то, что со мной происходило, иначе мне кажется, что я совсем безвозвратно теряю свою жизнь.

О планах на будущее

Состояние, в котором я нахожусь сейчас, очень сложно назвать благополучным. Но оно лучше, чем летом, когда на меня неожиданно навалилась очень серьезная депрессия плюс проблемы со здоровьем, о которых я тогда не знала, но которые неплохо так подпитывали и мое психологическое состояние тоже. К сожалению, получить помощь по многим причинам мне так и не удалось, и спасло меня то, что я все-таки уехала из Москвы, хоть и на короткий срок. Мое состояние на протяжение уже целого года - это отдельная история для отдельного большого поста, и когда-нибудь я напишу его.

Так уж вышло, что студенческие годы в моей жизни оказались далеко не "самыми лучшими годами", а каким-то беспросветным адом, в котором я по-прежнему существую и как-то еще должна выжить. Приближение к последнему курсу наконец-то придало мне силы тем, что я начала строить планы на будущее; тем, что я поверила, что у меня вообще есть хоть какое-то будущее, что-то кроме этого отвратительного университета и этого отвратительного города. Сначала я думала, что останусь в Москве на следующую осень - я хотела еще поработать, поднакопить, потратить наконец-то освободившееся время на работу с психотерапевтом, решить накопившиеся проблемы со здоровьем. Но потом начались проблемы с жильем, и я поняла, что не смогу остаться в месте, где я живу сейчас, дольше, чем до конца лета. Но главная причина в том, что в Москве я существую в достаточно политизированном окружении, и эти четыре года обошлись мне в прекрасное понимание внутренней кухни РФ. И уже несколько лет, как я понимаю, что я точно не буду жить в России. Причины банальны: отсутствие демократических свобод, низкий уровень жизни, недостаточное развитие сферы non-profitable organizations, в которой я бы в идеале хотела работать, коррупция, нарушения прав человека, которые обязательно коснутся всех; импортозамещение, проблемы с медикаментами, культ личности и далее по списку. На самом деле, очень важным для меня здесь было разобраться в себе, понять, почему я все-таки не вернулась в США, хотя очень хотела (и это тоже тема для отдельного поста), и почему сейчас имиграция уже не кажется мне такой унизительной. Учитывая все те стены и барьеры, которыми путинское государство отгородилось от окружающего мира, как-то так вышло, что сейчас главной долгосрочной целью для меня стало получение европейского гражданства (я надеюсь, что однажды я откажусь от российского, но пока это только мечты).

Весной у меня несколько важных дедлайнов, и в феврале-марте мне придется бегать с документами. Некоторые мои знакомые с курса жалуются, что совершенно не представляют, что делать после окончания универа, и их это пугает. Меня, наоборот, пугает то, что я не смогу реализовать свои слишком детальные планы и никогда не выберусь отсюда. Что случится что-то, что закроет мне дорогу в Европу (хотя если так случится, я уеду в США, в Азию, но не буду жить в путинском государстве). Я очень долго верила, что не достойна чего-то лучшего, и мне повезло именно сейчас изменить свое мышление. Я чувствую себя европейкой и я хочу жить в Европе, без барьеров, виз и без унизительного получения разрешения передвигаться по территории, которую считаю своей.

В том, чтобы быть международником, есть несомненный плюс - ты выбираешь себе страну интереса, и вуаля, - ты уже не помешанный фанатик, а эксперт. Никто не косится в твою сторону, когда ты готов вставить тысячу и одну ремарку, если разговор заходит о твоем государстве. Потому что ты эксперт, да. По США, по Балканам, по Ближнему Востоку (вообще, эксперт - это очень громкое слово для закончивших Дипку, но оно лучше звания диванного воина). Я четвертый год живу с дергающимся глазом при упоминании Брекзита. Мама может мной гордиться.

Сейчас для меня приоритет номер один - найти работу в Великобритании, которая будет, по сути, волонтерством, но даст мне опыт работы в социальных проектах не Евросоюза. В зависимости от моего успеха, это будет ESC или LTV, оплачиваться или не оплачиваться Еврокомиссией, потому что я готова к обоим вариантам. Поиском вакансий нужно будет заняться ближе к концу января. У ESC два дедлайна: 7 февраля и 30 апреля, на которые мне придется опираться; у LTV, не оплачиваемой Еврокомиссией, но более вероятной, дедлайнов нет, поэтому больше я все же ставлю на нее. Если я не найду ничего в Великобритании (что маловероятно), я поеду в другую страну, поэтому здесь все решится до 30 апреля.

Здесь же встает вопрос о магистратуре, которую я все же хочу закончить, несмотря на то, что Дипка отбила мне любое желание учиться. Пару недель назад, по совету одногруппницы я провела резерч бельгийских университетов и нашла отличный вариант. Да, он платный, но намного дешевле московских университетов. Поэтому в идеале, после года работы я хочу поступить в университет и переехать в Брюссель. И - я очень надеюсь - навсегда.

Я никогда не думала о Бельгии, но сейчас она кажется мне идеальным вариантом. Это центр Европы, это мультикультурная страна, в которую почти не надо вливаться, и которая говорит по-англйиски (но французского все же не избежать). Там множество НПО, в которых я хочу работать, чтоб не просто перекладывать бумаги, но и приносить какую-то пользу. И так как вариант замужества я отметаю сразу, университет для меня - самая реальная возможность остаться в стране.

Итак, план на ближайшие 7 лет: Великобритания - Бельгия - гражданство.

(Плюс я очень хочу попробовать себя в блоггинге, так, чтобы это приносило мне какой-то доход. Ну и конечно я всегда хочу продолжать говорить о международных отношениях.)

Мне кажется, я пережила две мировые войны сразу и только сейчас начинаю верить, что впереди может быть что-то светлое. Я безумно и за очень многое благодарна США, но за этот год в моем списке благодарностей прибавился еще один пункт: благодаря Америке я знаю, что все может быть иначе - и государство, и я сама, ведь однажды мне уже хватило смелости бросить все и уехать. Мне кажется, если бы я не знала, что может быть иначе, я бы не пережила этот год.

Пожелайте мне, чтоб мои мечты сбылись. Послезавтра мне 23, и я надеюсь, что свой следующий день рождения я буду встречать более счастливая, чем сейчас.

Abandoned Citizen Syndrome

С какими бы целями и куда бы мы — и поколения до нас — не бежали из России, нас всех ведет одна слепая мечта — найти свое государство, в котором мы наконец-то почувствуем себя защищенными. Я называю это abandoned citizen syndrome — когда ты приезжаешь в демократическое капиталистическое общество и пытаешься встроиться в систему, а у тебя не получается — потому что ты из другой системы, у тебя другой опыт, ценности и геополитические представления. И мир кажется очень странным. Ты смотришь на людей вокруг — европейцев или американцев — спокойных, уверенных в своих правах, защищенных государством и обществом — и понимаешь, что твоя собственная почва намного более зыбка. В какой-то точке ты начинаешь чувствовать презрение — американский патриотизм делает из своих граждан тупых овец. Потом приходит отрицание — и ты начинаешь играть в гражданина своего государства, по воле злой судьбы высланного из дома, но по-прежнему преданного родине и скучающей по ней так, как скучает живущий в тысячах километров от матери-алкоголички ее обиженный, но горячо любящий сын. Когда я находилась в этой точке, я резко заболела особым путем России. Другие в этой точке заболевают особым русским характером, что в принципе, по сути, то же самое. Очень важно здесь помнить, что ты — не в России, и у тебя нет ни малейшего права осуждать, призывать и требовать. Из уютных европейских городов, залов судов по правам человека, капитализма и демократии очень удобно призывать россиян выходить на улицы. И очень подло агитировать их потерять то, что ты вырвал зубами — свою свободу жить в гражданском обществе.

Когда мне было восемнадцать, и я вернулась в Россию с тем самым abandoned citizen syndrome, я как-то иначе представляла свое будущее. Все время своего пребывания в Америке я восхищалась ее историей, культурой, поразительно тонкой пропагандой и потрясающе-прагматичным подходом к союзникам. Американское общество оставило во мне глубокий след — и я почувствовала себя брошенной собственным государством. В этот момент мне не оставалось ничего, кроме детской обиды и попыток доказать, что у меня тоже все нормально, чтоб не было этих сочувствующих взглядов и перешептываний, что я сбежала из сумасшедшей тирании. И я доказывала, что Россия на самом-то деле не такая уж и плохая. Даже в семнадцать лет некоторые вещи не укладывались в моей голове — как три президентских срока подряд, например, — и я выбрала простейший путь — основать свою поддержку текущей политической ситуации в России на концепции легитимного лидерства. Я хотела вернуться в Россию, чтобы сделать ее лучше, — хотя я так безумно не хотела уезжать, — но еще больше я хотела служить своему народу. Чтобы доказать всем тем, рассуждающим о российских кейсах в ЕСПЧ, что мое государство тоже заботится обо мне — а я забочусь о нем — смотри, Америка, не только ты так можешь. Какое-то время синдром еще сохранялся — а потом очки разбились, и это было очень больно.

В то же время я читала блог Лены, проходя с ней ее долгий путь от простого социального работника в Питере, работающего в офисе с девяти до шести, до абсолютно освоившейся в западной системе ценностей бельгийки, с пестрящим европейскими городами инстаграмом. Она вдохновляла меня, но где-то в глубине души я знала, что моя история повторится, и Лену настигнет тот самый abandoned citizen syndrome. Так и случилось. С недавних пор она начала бесконечно постить призывы к россиянам выходить на улицы, устраивать митинги и сбрасывать неугодную ей власть. Хорошо, конечно, что она осознала, что политика — это важно, и что очень много лет своей жизни ты жил без базовых прав на свободу жизни, слова и совести, которыми теперь ты можешь наслаждаться каждый день. Плохо то, что вещает она из Брюсселя. Живя жизнью европейки. Сбежав из страны, где полиция ногами отбивает почки гражданам, и сейчас сидя в полнейшей безопасности, она призывает граждан, оставшихся в тираническом аду, выходить на улицы и получать от этих самых полицейских по этим самым почкам. Ведь сама она несколько раз подчеркивала, что не собирается возвращаться в Россию.

По моему скромному опыту, abandoned citizen syndrome неизлечим, если ты не вернешься в Россию и не увидишь, что ничего не может быть более важно, чем твоя жизнь и безопасность. Сидя в Америке, я тоже заявляла, что отдельная жизнь должна быть ничем в великой цели вершить историю государства. Оказавшись в центре этого ада, я с уверенностью заявляю, что нет — не должна. Я все еще здесь, потому что я все еще не закончила университет, но я ловлю каждый шорох, и, если вдруг что-то пойдет не так, у меня — у нас всех — есть план. Потому что нет ничего более важного, чем сохранить свою жизнь, будучи бесправной цифрой в чужих стратегических планах, — и ничего более естественного, чем отказаться от тирании и найти другое государство, способное защитить твою жизнь, права и благополучие.

Будучи сейчас так близко к концу этого ада и пытаясь использовать это время, чтоб расставить приоритеты и цели перед тем, как навсегда отсюда уехать, я испытываю одновременно что-то типа спокойного умиротворения перед будущей более счастливой жизнью и едкой горечи из-за того, что мою страну ждет то, что ждет.

Как хорошо, что была Америка — она дает мне право так громко рассуждать о подобных вещах. 

Как бы сильно я не ненавидела то, что произошло со мной в Москве, и свою дорогую гори-ты-в-аду альма-матер, все эти дребезжащие теории об особом пути России и проклятых капиталистах, я не уверена, что могу любить что-то сильнее, чем международные отношения. Все, что осталось после четырех лет бакалавра — легкое чувство обиды, что я так и не получила то, за чем пришла сюда. Дебатов, споров и научных статей. И почему-то мне кажется, что я продолжу искать это. Я не уверена, что буду когда-либо работать в политической аналитике (в политике — точно нет), но мне бы хотелось никогда не прекращать говорить о государствах и их связях. Это наш единственный шанс на многоаспектный мир, это наш единственный шанс на свободу и совесть.

Октябрь

…в неподвижной тишине жизнь приглушенно, словно шепотом доносилась сквозь сухие окна, и мне казалось, что мне не меньше тысячи лет – и все строительство этого несчастного города и долгий путь к торжеству коммунизма я наблюдал сам, как наблюдает обездвиженный старик за играющим ребенком, — с горьким сожаление о своем несчастливом детстве и одновременно искренней благодарностью всевышнему за то, что есть те, кто живет счастливую жизнь. За то, что она не видела войны, голода и насилия, политических преследований и общественного осуждения, склочных теток в регистратуре, коек в областных больницах, бледных поселков городского типа. Что обычная коммуналка, доставшаяся великой стране в наследство от покорявших космос гигантов, потрясет ее сознание и останется в памяти чем-то шокирующим, но почти нереальным, как декорации к платоновскому «Котловану». Что за золотой кремлевской звездой и статуей Петра лежит таинственная, почти бесконечная земля, состоящая из миллиона таких коммуналок; страна без надежды, страна без веры; страна под гнетом маленького тирана, не ищущая освобождения, отчаявшаяся, смирившаяся, забытая. И в этом отчаянии и усталости, в грязной кухне, в темной старой квартире она олицетворяла собой свободу и счастье — такое бесценное и такое неоцененное ей самой.

One year to Freedom

Когда мне было семнадцать, и я сидела где-то среди кукурузных полей в Вирджинии, и моя жизнь была полна чего-то очень простого — поездок по супермаркетам и соседним колледжам, заданий по математике и кукурузных хлопьев на завтрак — я думала о том, что мне поразительно нечем заняться, и мечтала оказаться где-то в Калифорнии. Спустя какое-то время моя подруга из Сакраменто отписалась, что такой дыры она не встречала нигде, и в качестве доказательства скинула мне фотки с локальной ярмарки. Кроме, собственно, той самой ярмарки гигантских овощей заняться в Сакраменто было решительно нечем. Как и в Вирджинии. Как и во всей Америке. Я в каком-то ужасе представила, что я еще целый год гуляю по кукурузным полям, завтракаю в школе чипсами и яблочным пюре с одной и той же компанией, а потом делаю все абсолютно то же самое еще четыре года в университете, и сбежала в Москву. Не уверена насчет перспектив, но воздуха тут было больше.

Как оказалось, в Москве меня ждало все то же самое: та же тошнотная стабильность, от которой мне стало дурно уже на первом курсе, и я впервые подумала, что лучше б я продолжала ездить по супермаркетам и есть хлопья среди кукурузных полей — но зато вокруг не было бы грязи, негатива, снега, бесконечной темноты и отвратительного равнодушия в месте, куда я пришла учиться. И с каждым годом я все больше понимаю, что сделала неправильный выбор. Когда мне было семнадцать, я испугалась остаться там. Если б я осталась там, сейчас все было б иначе. Как минимум, я бы осталась дома.

Но сейчас уже поздно, потому что тогда, в семнадцать, я сама отказалась от шанса на лучшую жизнь, где-то в глубине души это понимая. Но мне было слишком страшно. Я слишком хотела куда-то в Сакраменто. Я слишком хотела чью-то чужую жизнь взамен своей.

Скоро первое сентября, очередной безумно сложный год в месте, которое я ненавижу с той же силой, с какой я любила кукурузные поля вокруг, и свою школу, и свой крохотный красивый городок. Я не осталась там, потому что в семнадцать я считала, что быть счастливым в этой жизни — слишком большая роскошь. Я могла остаться счастливой там. Я выбрала быть несчастной в месте, откуда я сбежала с таким облегчением. Когда я возвращалась, я не думала о том, что будет легче. Я знала, что будет так же. Я хотела, чтобы каждый день продолжал быть испытанием — я была из постсоветского общества, я не имела права на счастье. Словно этими четырьмя годами я хотела оправдать свою Америку — которая делала меня такой счастливой, которая научила меня самым базовым понятиям человеческой ценности и самоуважения. Когда уже столько лет спустя я закрываю глаза и думаю — «Америка, если ты еще готова стать моим домом, я хочу остаться» — она искренне не понимает, почему я не осталась тогда. Никто не понимает, почему я не осталась тогда. Парадокс в том, что я не осталась, потому что я хотела остаться. 

Это первое сентября дает мне силы тем, что это последнее мое первое сентября в этом отвратительном месте. За эти три года моим самым большим желанием стало вернуть себе свою жизнь, которая никогда и не принадлежала мне, — кроме того короткого отрывка взятой взаймы чьей-то чужой жизни со школьным автобусом в 7:20 и клятвой, которую я ни разу не произнесла вслух.